Появилась
медицинская сестра. Белый халат заправлен в колготки,
дырка на правом соске, длинные кривые ноги, на тапочках
номер "14". Громко объявила на весь больничный коридор:
- Время приема лекарств. Больных с вырезанным
сердцем просьба не беспокоиться.
Крикнули
Степу - что-то промелькнуло.
Больше не кричали. И никого не звали. Никто не приходил,
не уходил, не оставался. День не кончался, ночь всё никак
не наступала. Не было больно, не было обидно, не было
чувства вины. Пиво не кончалось.
Не
пришел Магомет. Не пришел даже командир особого гвардейского
46-го полка особого назначения подполковник Синебрюхов,
хотя должен был, обещался к 14 : 38. И не принес свое
излюбленное "KOFF", и не скрипел тугой полевой портупеей,
и не отдал ни одного приказа: ни на штурм Берлина, ни
на взятие Бастилии, ни на в упор лежа прыжком принять
самостоятельно отжаться сорок раз из нарядов у меня вылезать
не будешь сука на "губе" сгною застегни крючок противогаз
надеть правое плечо вперед шагом-арш почему без подворотничка
.
Не
пришел Ян Борткевич со своими моделями, хотя и не должен
был. И снова не появились супруги N. Они провели свою
жизнь в предъявлении друг другу все новых претензий. Так
каждый из них и лег в могилу со своими претензиями, как
рабы с фараоном.
Не пришел врач лепидоптеролог.
Джона Кейджа мы и не ждали.
Опьянев наконец до определенных неприятственных
тягостных свойств тела и души, ложились спать... Спали
в унисон, тяжело и глубоко, каждый в своем регистре. Вечерело...
Просыпались нестройно, вразнобой, то все вместе, то поочередно,
в разных регистрах, тональностях, но, в основном, в до-диез-миноре.
Появился
Степа. Тоже проснулся, тоже во хмелю. Он сказал:
- Отчего-то больше не мелькает. Теперь
уж как-то даже и не по себе.
Не кстати, не в тему, не в кассу, не в кайф
вдруг образовался в пространстве отец Никанор. В рясе,
в подряснике. Не курил, конечно. Только пивка хлебнул
да отломил белыми пальчиками щепоточку хлебца черненького
от корочки. Вел богословскую беседу. Слегка назидательно,
но по-отечески и с любовью. Благовиден, светел челом,
скорбит и т.д. и т.п. Обещался за нас помолиться, сверкнул
нимбом и испарился, словно облачко какое несуразное. Только
его и видели, лишь оставил легкий запах ладана и всего
такого церковного. Так что, сила нечистая и всякие темные
мысли в испуге жались к стене и норовили выскочить в форточку.
|
|
|
А
тот, в клетчатой рубахе, так вспотел, что его рубаха
прилипла к клетчатому потолку.
Никто и не заметил, как кто-то умер,
сказав: ” На все Божья воля”. Лишь стало на один стакан
меньше. Но ведь их никогда не считали, от того и не
заметили. А между тем, в доме покойник, и все зеркала
завешаны простынями. Теперь пили не чокаясь и на сороковой
день тоже. Все там будем...Ляжем - сравняемся... Земля
ему пухом... Да упокой, Господи, его душу... Спи спокойно...Нам
тебя будет не хватать... Нашелся стакан. Накрыт черным
сухарем, и мутный осадок на дне. А покойник в гробу
улыбается и думает: - А ведь все могло быть гораздо
хуже!
К концу лета стираются отдельные
мысли и чувства, и можно дорисовывать по-новой. К
концу лета гниют гамаки, плесневеют купальники. Дом
по вечерам поворачивается к солнцу не той стороной,
что прежде, и сухие, пыльные оконные рамы проводят
по кончикам пальцев, рискуя пораниться ржавым гвоздем,
держащим треснувшее стекло. Особенно отчетлива траектория
полета мухи в эти часы.
И появляющиеся в комнате
люди рискуют остаться здесь навсегда - так медленно
движется время... Милый мой, дорогой мой Степа! Именно
теперь ты смог бы успеть разобрать то, что промелькнуло
у тебя сбоку, слева и внизу...
Я
полулежал в плетеном соломенном кресле, полусидя,
и знал, как пусто у меня в левой груди. Сердце было
вырезано, и вакуум, пульсируя, сосал изнутри. Огромный
бордовый шрам просвечивал сквозь нейлоновую рубашку.
У правой ноги подрагивал большой мокрый черный зонт.
Скованность и смерть одолели меня. Я сидел так не
день и не два - больше. И ничего не было, не было,
не было, не было, не случалось, не повторялось, не
продолжалось, не начиналось, не кончалось, не было,
не было, не было...
И так было долго, пока не...
Не успел кончиться сентябрь,
как началась осень.
Проснулась жена за стенкой,
за перегородкой. Сладко потянулась, вытянув груди
в два белых овала, очень красиво. Появилось желание.
И появилось чувство вины.
|
| 58 |
|
